Своего отца я не помню: летом 1941 года мне было два года. Сохранилась в памяти только смутная картинка: отец лежит на кровати, держит меня на животе и поёт: «Страна моя, Москва моя!» Что такое «страна» и «Москва», я не знал, зато знал, что такое струна: у нас в доме была гитара. И до сих пор, когда слышу песню «Москва майская», мне вспоминается отец и слышится: «Струна моя!».
Как провожали отца в августе 1941 года, я знаю только по рассказам. Когда призывников усадили в кузов машины, он взял меня на руки, и над нами шутили: «Воронцовых двое на фронт отправляются». Отец пообещал вернуться и привезти мне яблок и пулемёт.
Потом был переезд из города Богучара на хутор. Потом была полугодовая оккупация, с июля 1942-го. Был повар Ганс, который нас не обижал и даже угощал конфетами. Были полицаи, которые увели нашу корову и грозились застрелить деда Никиту. Был страшный офицер с огромной собакой, выгнавший мою тётку и двоюродных брата и сестру из половины дома, принадлежавшей дяде Мише. Так что в нашей половине поселились тогда дед, бабка, мама с тремя детьми и тётя Устя с двумя детьми. Были во дворе машины с красивыми красными стекляшками сзади, но их нельзя было вытащить, пока не разобьёшь камнем. Потом немцы исчезли, полицаи сбежали и долго не показывались на хуторе, и было радостное слово - «Сталинград».
Потом приехали двое из какого-то «сельсовета» и привезли какую-то бумагу. Потом мама жутко плакала, убежав за погребицу, а бабка не пускала меня и сестёр к ней. Сёстры тоже плакали. Мне сказали, что теперь у меня нет отца, но я так и не заплакал: гитара не играла, «струна моя» молчала. Была весна 1943 года, мне было почти четыре года.
Потом были долгие, тягучие, как резина, голодные годы. В 1950 году голод окончился, но сытость началась ещё не скоро. Я не успел оглянуться, как стал дедом трёх внучек и внука… А в конце 1999 года поехал хоронить свою маму Евдокию Никитичну. На следующий день после похорон мы с сёстрами разбирали мамин архив и в нём обнаружили несколько отцовских писем, среди которых пять - военной поры. Мама хранила их 58 лет, несмотря на оккупацию, переезды, бытовые неурядицы.
Сохранились и некоторые отцовские документы. Отец мой Свирид Стефанович, выходец из верхнемамонских крестьян, судя по документам и по воспоминаниям старших, был человек незаурядный. Каким-то чудом нашлась метрика отца. Крестили его как Спиридона. В документах Острогожской совпартшколы он уже значился как Спирид. А в последующих документах он уже Свирид. Так что в моей метрике я Свиридович.
Донское село Верхний Мамон было большим, семьи - огромны, а земли мало. Поэтому арендовали участки у помещиков по всей округе. А когда после революции помещики сбежали, часть мамонцев основала три хутора у границы Воронежской и Ростовской областей. Земли стало много, работы - ещё больше. Детские руки тоже были востребованы... И когда началась коллективизация, оказалось, что грамотной молодёжи почти нет. Советская власть нашла выход: был организован ликбез - пункты ликвидации безграмотности для обучения взрослых. Оба моих родителя успешно прошли ликбез. С таким элементарным образованием отец и ушёл в армию на действительную службу. Служил где-то около Благовещенска.
Вернувшись на гражданку, он через некоторое время подал заявление в Острогожскую совпартшколу, готовившую специалистов для народного хозяйства. Его не хотели принимать, так как формально у него не было даже начального образования. Но он настоял, сказав, что через один-два месяца сам подаст заявление, если не будет справляться, и его приняли... В аттестате из
18 оценок две - отлично, 13 - хорошо и только три - посредственно. А когда в 1938-1939 годах он обучался в богучарской райколхозшколе, то в свидетельстве об окончании все девять оценок - отлично. По окончании курса учёбы работал счетоводом, затем - бухгалтером доротдела в Богучаре. А 10 августа 1941 года приказом № 42 «Уволен ввиду ухода в РККА».
Проводы. Речи. Заверения... А уже на следующий день - первое письмо со сборного пункта в селе Коротояк Острогожского района: «Здравствуйте, многоуважаемое семейство: Е.Н., К.С., И.С., А.С. и все родные, мама и сёстры!..» А.С. - это я. Но вернусь к письму. Оно было обычное, начало традиционное: жив, здоров, бодр. И далее: «Обещают обмундировать. Если получим обмундирование, то своё вышлю домой, а, возможно, соскучишься, то к тому воскресенью приедешь проведать и всё заберёшь…».
Значит, несмотря на войну, почта работала чётко и транспорт тоже.
«Со мной все богучарцы, которые со мной выехали, и Рыбалкин Колька тоже здесь… Дуся, живи, не горюй, детей корми лучше. Передай привет всем моим знакомым и сотрудникам...»
Упоминание о друзьях и земляках - в каждом письме.
«До свиданья - и долго, конечно, не будем. Скоро немцу конец, будет совсем разбит. Вернёмся, ребята все бравые, настроение отличное. Можно без ошибки иметь уверенность в полной победе. Я дома больной, а сейчас здоров…»
Да, дома его мама однажды еле вытащила из сердечного приступа. На письмах из Коротояка нет штемпеля военной цензуры, значит, писал так не для цензора, а был уверен в «ребятах», да и домашних подбадривал. В «полной победе» он не ошибся, а вот в сроках…
Уже через несколько дней - второе письмо. Штемпели: Коротояк - 17 августа 1941 года, Богучар - 20 августа 1941... После обычного приветствия: «Затем сообщаю, что я до 16 числа находился здесь... Сегодня, видимо, будем выезжать. Куда, сообщу, когда приеду на место».
Получается, что на подготовку к фронту было отведено всего 5 дней! И далее: «Со мной много мамонских ребят, Семендев Игнат, но сегодня и их отправляют.
Затем, дорогая Дуся, прошу много не беспокоиться, жалей детишек и сама себя. А также не ссорься со своими. Держитесь покучней».
Должно быть, вот это стремление «держаться покучней со своими» и помогло стране выстоять в 1941 году, окончательно не погибнуть.
«Затем сообщаю, что я по вас слегка соскучился. Сейчас хотя б увидеть хоть немного. Шурик, видимо, всё ждёт меня с пулемётом и яблоками.
Но ничего, вернусь - я обещанное всё ему привезу...»
Эх, батя, батя!
И вот коротенькая открытка моему деду по матери Никите Ивановичу Зеленину: «...Затем сообщаю, что поехал на фронт. Чувствую себя бодро, сражаться буду хорошо, прошу желать успехов.
С пламенно красноармейским приветом вам Свирид Воронцов».
Штемпели затёрты, но, видимо, 16-17 августа.
Позже мама прознала, что отец был на фронте где-то под Брянском. В энциклопедии «Великая Отечественная война 1941-1945» издания 1985 года на странице 115 есть статья: «Брянский фронт создан 16 августа 1941 года. В его состав вошли...»
Вот почему была такая спешка: создавался новый фронт. Враг не давал времени на раскачку. И войска вновь созданного фронта сразу же вступили в тяжелейшие бои.
Фронтовых писем отца мы нашли пока два, хотя по рассказам матери должно быть ещё одно. В письме, датированном 16 сентября 1941 года, отец пишет: «Я в данное время нахожусь на передовой линии. Если останусь жив, возможно, скоро отойдём на отдых, тогда сообщу…»
Тон спокойный, но это спокойствие человека, который провёл в боях на фронте уже около месяца. Говорит об «отходе на отдых». А на треугольничке письма штемпель: «Досмотрено военной цензурой».
«От вас писем не получаю. Это для меня очень печально. Пишите и описывайте обо всём, где ребята? Со мной Захарченко с пожарки. Много не горюйте, готовь продуктов: разобьём Гитлера - приду на отдых, чтоб хорошо поправиться...».
И последнее из имеющихся писем со штемпелем полевой почты от 23 сентября 1941 года: «...я нахожусь пока на старом месте, то есть в своей дивизии, но только в другом подразделении. Писем от вас не получил. Получите это письмо - шлите телеграмму по тексту - если все живые, то «все живы, ребята в городе или на фронте. Кого нет в живых, сообщите, а то я беспокоюсь за вас, что с вами...»
Читаю эти строки и думаю, что правдив был Николай Васильевич Гоголь, когда писал, как Тарас Бульба на костре не о себе, а о своих казаках беспокоился.
А «ребята» - это дядя Миша, дядя Петя, тоже погибший, и дядя Андрей, дошедший до Белграда и до Вены и доживший до 2004 года, и земляки-богучарцы.
«...и с тем пока до скорого счастливого свидания. Ваш Воронцов».
Увы! Оно, это свидание, так и не состоялось: под Брянском началось жуткое сражение. На странице 516 упомянутой энциклопедии написано: «Орловско-Брянская операция 1941 года - оборонительная операция войск Брянского фронта, проведённая 30 сентября - 23 октября; часть Московской битвы 1941-1942 годов... В результате Орловско-Брянской операции советские войска сковали крупные силы противника и, истощив их, сорвали планы немецко-фашистского командования на глубокий обход войск Западного фронта и Москвы с юга».
В той жуткой мясорубке, что была в 1941 году под Брянском, мой отец, как и десятки тысяч других воинов, пропал без вести.
Как закончилась его жизнь, я не знаю, но зато про него и про его товарищей в Энциклопедии сказано, что именно они сорвали фашистские планы обхода и захвата Москвы.
Остались письма. В общем, письма как письма - ничего героического. Даже неизвестно, что отец сумел за месяц сделать на фронте. Но Москву-то он с соратниками не дал немцам захватить сходу.
И это - главное!
А. ВОРОНЦОВ